Эксперимент С. Милгрэма: стоит ли умножать сущности? Заметки по поводу статьи В.Н. Павленко ≪Эксперимент С. Милгрэмасквозь призму исторической психологии≫ (≪Социальная психологияи общество≫. 2019. Т. 10. № 3. С. 5—18)

Статья В.Н. Павленко «Эксперимент С. Милгрэма сквозь призму исторической психологии» является одной из немногих попыток на постсоветском пространстве искреннего и беспристрастного анализа — осмысления американских классических социально-психологических исследований. Уже по этой причине работа автора заслуживает внимания и уважения. Вместе тем в силу логико-методологических просчетов статью В.Н. Павленко, на мой взгляд, нельзя отнести к разряду удачных. Почему? Об этом в «заметках» ниже.

Статья Валентины Николаевны Пав­ленко «Эксперимент С. Милгрэма сквозь призму исторической психологии» [4], безусловно, интересная и важная работа, поскольку затрагивает не часто обсуждаемую в психологической научной периодике постсоветского пространства проблематику классических социально­психологических исследований. Раньше, как мы помним, все, что касалось американской по происхождению, «буржуазной» социальной психологии как науки, у нас либо замалчивалось, либо критиковалось с позиций «единственно верного» марксистско-ленинского подхода. В этом отношении идеологическая порядочность автора статьи достойна уважения.

В то же время работа В.Н. Павленко вызывает целый ряд вопросов. Основной и главный из них — действительно ли заведомо неверифицируемые гипотезы1 Бориса Поршнева (о палеопсихике троглодитов) и Джулиана Джейнса (о двухкамерном — «бикамеральном» разуме) способны дать ключ к пониманию результатов, полученных в исследованиях Стэнли Милгрэма?

Сомнения здесь вызывает, прежде всего, правомерность и обоснованность использованного автором статьи методологического приема объяснения полученных в эксперименте С. Милгрэма результатов. С логической точки зрения подобный метод рассуждения, когда одно непонятное явление, в данном случае — массовое подчинение авторитету, объясняется через другие, еще более непонятные, да к тому же и умозрительно сконструированные — гипотетические версии психики древнего и даже ископаемого человека, — представляет собой широко распространенную, надо признать, логическую ошибку.

В методологическом же отношении предложенная В.Н. Павленко интер­претационная модель означает не что иное, как попытку искать объяснение социально-психологическим феноменам не в сфере собственно социальной психологии, а за ее пределами. В логике и методологии подобный способ рассуждения называется редукцией. В случае объяснительной модели В.Н. Павленко мы имеем дело с эволюционно-биологическим и анатомо-физиологическим редукционизмом. Последовательное его применение при интерпретации результатов, полученных в континууме психологических исследований, автоматически лишает социальную психологию (как науку) статуса фундаментальной антропологической дисциплины, низводя в то же время понимание самой психики до уровня гоббсовского эпифеномена­лизма. В истории психологии подобное уже неоднократно случалось, достаточно вспомнить не самую удачную попытку создания «научной психологии» Вильгельмом Вундтом и его последователями — структуралистами (Эдвард Титченер). Еще один пример — проект радикального бихевиоризма («архиби­хевиоризм») Джона Уотсона. Во всех подобных случаях (как названных, так и не названных) психологии отводилась роль регистратора психических феноменов, а их объяснение осуществлялось посредством естественнонаучной редукции.

Поэтому психологам-исследователям необходимо иметь отчетливое понимание, что редукция психических явлений к биологии (эволюции) или (тем более) к анатомии и физиологии ЦНС резко сужает интерпретационную базу всех психических фактов, ограничивая, по сути, обсуждение любых данных, полученных в любом психологическом исследовании, только одним возможным вариантом объяснения результатов, который выглядит примерно так: «Вот такие мы — люди. Такими нас сделала мать-природа (эволюция). Таковы наши физиология и анатомия ЦНС. А ответ на вопрос “почему мы такие?” можно найти только в биологии и физиологии ЦНС».

Следующий вопрос, неизбежно возникающий при знакомстве с обсуждаемой статьей, тоже очень серьезный — является ли подчинение авторитету врожденной или приобретаемой поведенческой характеристикой человека? Если следовать логике рассуждений В.Н. Павленко, то можно прийти к заключению, что подчинение авторитету (повиновение, покорность) является врожденным видовым признаком человека. Правда, сама автор такого вывода не делает, используя более обтекаемые понятия, касающиеся подчинения: «рудимент» и «рецидивы». Хотя, с другой-то стороны, уже само использование биологического термина «рудимент» по отношению к социально-психологическому паттерну поведения — подчинение авторитету — подталкивает к выводу о его врожденном характере, ведь рудиментарные образования являются видовыми признаками.

Располагает ли современная психология сколько-нибудь убедительными доказательствами того, что человек обладает какими-то врожденными социально-психологическими характеристиками, в том числе и унаследованной готовностью подчиняться авторитету (паттерном подчинения авторитету)?

Скорее всего, нет. Более того, большинство общепризнанных, авторитетных (не маргинальных) психологических теорий утверждают обратное, отстаивая ту точку зрения, что человеческое подчинение — исключительно социальное, приобретаемое, а не биологически детерминированное (инстинктивное) поведение. Так, уже Габриель Тард утверждал, что подчинение (так же как конформизм и другие формы социального контроля) формируется у человека в процессе социализации путем воспитания и научения, что навыки подчинения появляются у людей вследствие общественного (социального) способа их существования [6]. Такую же позицию отстаивает и Альберт Бандура в своей теории социального научения [1]. А Вильгельм Райх вообще полагает, что подчинение-повиновение авторитетам специально культивируется государством и общественными институтами (семья, школа), чтобы формировать у индивидов и масс покорность, то есть такую социально-психологическую характеристику, которая облегчает возможность социально-политического и экономического господства правящих классов [5]. Да и сам Стэнли Милгрэм, анализируя полученные в своих исследованиях данные, приходит к выводу, что подчинение авторитету (власти, государству) становится для человека настолько укорененной (но не врожденной) привычкой, что автоматизм ее действия способен подавлять этическое воспитание, сострадание и социальные нормы [3].

Еще один вопрос, невольно возникающий после прочтения статьи, также связан с методологией. Посыл, содержащийся в названии работы В.Н. Павленко «Эксперимент С. Милгрэма сквозь призму исторической психологии», заставляет предположить, что объяснительная версия, которую использует автор, применима только к результатам данного эксперимента американского исследователя. В принципе, такой «суженный» вариант интерпретации данных, полученных в конкретном исследовании, имеет право на существование. Действительно, лабораторный эксперимент тем и хорош, что позволяет получить некий психический феномен «в чистом виде». В данном случае речь может идти о «рафинированном», «беспримесном» подчинении авторитету, отличающемуся от подчинения в реальной жизни тем, что в лабораторных условиях отсутствуют такие действующие в повседневной социальной реальности силы контроля, как тревога и страх перед политическими репрессиями, экономическими лишениями, социальным остракизмом и т.д.

Но, во-первых, в статье нет уточнений относительно того, что предложенная автором гипотеза распространяется только на полученные в эксперименте Милгрэ- ма результаты и не касается подчинения авторитету вообще, то есть подчинения в условиях реальных социальных отношений. Во-вторых, если бы даже такое уточнение в тексте и присутствовало, то, учитывая изложенные выше соображения, касающиеся логико-методологической несостоятельности редукции как способа доказательства, они бы мало что изменили. К тому же сам С. Милгрэм, объясняя свою экспериментальную идею, отмечает: «Феномены подчинения и неподчинения можно исследовать и в лабораторных условиях, но все же наиболее значимые формы их выражения мы находим в реальной жизни» [3, с. 130].

И здесь возникает еще одна проблема, связанная с обсуждаемой статьей. Мы уже выяснили, что биологическая и анатомо-физиологическая редукция, использованная автором для объяснения результатов социально-психологического исследования Милгрэма, выводит их обсуждение из собственно психологической плоскости на уровень естественнонаучной проблематики.

Но необходимо иметь в виду, что предпринятая автором редукция выводит результаты исследования также и из области нравственных суждений и оценок. Конечно, широко распространенное мнение, что психология, как и всякая другая наука, не должна заниматься проблемами морали, отчасти верное. Хотя, с другой-то стороны, совесть, будучи категорией морали, не в меньшей мере является и социально-психологической категорией, а следовательно, и психологической проблемой. Во всяком случае, сам Милгрэм сформулировал экспериментальную коллизию своего исследования как «конфликт между подчинением авторитету и совестью» [3, с. 128].

И действительно, замысел эксперимента американского психолога возник не из академического интереса. Сам исследователь в качестве причины, побудившей его к проведению эксперимента, называет преступления Второй мировой войны и, в частности, Холокост. Он пишет, «что лабораторная парадигма попросту явилась научной формой выражения моей обеспокоенности проблемой подчинения авторитету — обеспокоенности, порожденной ужасами Второй мировой войны и свойственной людям моего поколения, особенно евреям, к которым принадлежу и я» [3, с. 129].

Думается, озабоченность, высказанная американским психологом, в не менее острой форме должна быть присуща и психологам-исследователям постсоветского пространства. Ведь в истории ХХ века были и другие, пожалуй, даже более масштабные, чем Холокост, примеры как преступных приказов, так и преступного подчинения. Я имею в виду репрессии советского периода и связанную с ними систему ГУЛАГ, где имелись свои бесчисленные концентрационные лагеря, в том числе и лагеря смерти. И, наверное, с позиции исторической справедливости было бы очень некорректно (хотя, конечно, соблазнительно в силу простоты) объяснять все чудовищные нацистские и коммунистические преступления незамысловатым рассуждением: «А что вы от нас хотите? Да, вот такие мы! Мы люди — плоды биологической эволюции! У всех нас имеются психические рудименты и всем нам свойственны архаические рецидивы!», тем самым выводя эти преступления из сферы моральной ответственности.

Но уже сами результаты исследования Милгрэма не позволяют нам делать подобные выводы. Бездумное, в силу привычки, подчинение «преступным приказам» экспериментатора проявляли не все испытуемые. Некоторые из них (а в общей сложности на разных этапах эксперимента неподчинение «авторитету» продемонстрировали 14 человек) в процессе эксперимента начинали думать, у них просыпалась совесть, что позволило им противостоять влиянию. Разви­

тая совесть, конечно, достаточно редкое качество. У многих людей она либо отсутствует совсем, либо находится в зачаточном состоянии. Поэтому поведение подавляющего большинства людей регулируется не совестью, а стыдом. Именно этим обстоятельством можно объяснить распространенность подчинения преступным приказам и распоряжениям, причем не только в экспериментальных условиях, но и в повседневной жизни.

Кроме того, манипулирование независимыми переменными в виде ситуационных факторов — анонимность и персонификация «жертвы», авторитетность учреждения, проводящего исследование, физическое присутствие или отсутствие лица, отдающего распоряжения, и т.д. — позволяло Милгрэму довольно существенно варьировать получаемые результаты. То же самое, кстати, происходило в многочисленных репликациях эксперимента.

Вообще-то, имеется огромное количество литературы (в основном, к сожалению, зарубежной), посвященной психологическому обсуждению шокирующего исследования Милгрэма. Так, например, Эрих Фромм, анализируя данное исследование, приходит к выводу, что у большинства испытуемых, судя по их поведению на грани нервного срыва, имелись бессознательные установки против жестокости и насилия [7]. В пользу этой позиции говорит и тот факт, что испытуемые Мил- грэма сразу и безоговорочно подчинялись конструктивным распоряжениям экспериментатора, когда поступала команда прекратить исследование. В то время как деструктивные распоряжения о продолжении наказания «учеников» встречали возражения и пассивное сопротивление.

Филипп Зимбардо, который под влиянием эксперимента Милгрэма в 1969 году провел собственную модификацию исследования, где в качестве основной переменной выступала анонимность, указывает на такую фундаментальную причину поведения испытуемых, как латентно присутствующая, но скрытая, подавленная агрессивность [9]. Помимо того, Ф. Зимбардо и Майкл Ляйппе отмечают, что дополнительным психологическим фактором, повлиявшим на поведение испытуемых Милгрэ- ма, послужили информационное и нормативное влияние [2]. Роберт Чалдини расценивает подчинение, в том числе и подчинение авторитету, как социально необходимое и даже полезное поведение, подчеркивая вместе с тем пагубность бездумного, деструктивного подчинения [8]. Точку зрения Милгрэма на подчинение как на автоматизирующую поведение индивидов привычку полностью разделяет Роджер Браун [2]. Ну и так далее.

Словом, в современной социальной психологии нет недостатка в психологи­ ческих версиях интерпретации результатов милгрэмовского эксперимента. Все это свидетельствует о том, что мы имеем дело с чисто психологическим феноменом, а не с эволюционно детерминируе­мым поведением.

Поэтому в качестве заключения к своим кратким заметкам по поводу статьи В.Н. Павленко хотелось бы напомнить, что еще Аристотель, создатель системы логики, вывел принцип достаточного основания (обоснования), получивший в Средние века благодаря Уильяму Окка­му название «Бритвы Оккама», а в Новое время этот же принцип в качестве методологического закона был сформулирован уже Готфридом Лейбницем. Суть закона проста: не стоит для объяснения привлекать новые сущности без крайней на то необходимости. Или, более кратко: не нужно множить сущности без необходимости...

 

1 Хотя автор и называет их теориями, по сути, мы имеем дело с замысловатыми, но заведомо непроверяе­мыми гипотезами, обреченными оставаться в таком качестве в силу их неверифицируемости.

1. Бандура А. Теория социального научения. СПб.: Евразия, 2000. 320 с.

PlumX

Метрики публикации