Тема народа в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов»

В статье анализируется образ народа и его место в развитии действия трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов». Авторы рассматривают данное произведение Пушкина в философско-богословском, а не традиционном позитивистском социологическом плане, характерном как для дореволюционного, так и советского литературоведения. Авторы показывают, что история Смуты предстает в трагедии не как исключительно движение народных масс, как утверждалось прежде, а в качестве Провидения (Промысла Божьего). Под этим углом зрения в статье радикально переосмысливается тема народа и его образ в пушкинской трагедии.

Для адекватного анализа образа народа, его места и роли в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов» необходимо исходить из ценностей и воз-зрений, которыми руководствовался сам Пушкин при написании данного произведения, дабы исследовать труд не «от ветра головы своея», а в полном соответствии с замыслом автора.

Ключ к нему дает нам образ мира, в котором разворачивается пушкинская трагедия, а посему прежде всего следует выяснить, что представляет из себя мир «Бориса Годунова».

Оговоримся сразу: народ един. Царь и бояре у Пушкина – часть народа. Автор «Бориса Годунова» всегда оставался верен исторической правде, заключающейся в том, что на момент Смуты и до нее образ мыслей и чувствований людей на Руси был един, и мышление царя ничем не отличалось от мышления простого мужика. Оно определялось евангельским строем мысли, православным мироощущением и мировоззрением. Пропасть в сознании и мировосприятии высших и низших слоев разверзлась в России позже – в XVIII веке.

Это обстоятельство следует учитывать, когда мы вчитываемся в пуш-кинскую трагедию – этот явленный в слове художественный образ Смуты. Отсюда вытекает, что деление персонажей на «народ», «бояр», «духовен-ство» и «царя» носит чисто ролевой, функциональный, а не сущностный и содержательный характер. Все они русские, все православные. И этим сказано все. Так испокон было на Руси, так обстоит дело и в трагедии Пушкина.

И еще одно важное соображение: Пушкин писал историческую траге-дию, стараясь ни на йоту не отступать от исторической правды, какой она ему виделась в результате глубокого изучения Русской Смуты и «вживания» в ее дух. Только тогда мы поймем смысл, действительное место и значение народа в трагедии Пушкина – не только великого поэта, но и прозорливого историка.

Отдавая дань академической традиции, посмотрим, каким виделся мир «Бориса Годунова» отечественным литературоведам, писавшим о смысле и значении образа народа в пушкинской трагедии.

 

К истории вопроса

Комментаторы «Бориса Годунова», характеризовавшие образ народа, – как дореволюционные, так и все советские, – были единодушны в том, что народ является в трагедии Пушкина – главное действующее лицо, наделенным огромной нравственной силой и «локомотив истории», разворачивающейся в пьесе.

Часто обсуждение этой темы носило откровенно конъюнктурный, по-литический характер. Так, эссе Н.П. Павлова-Сильванского, наводит на мысль о том, что оно служило всего лишь удобным поводом безнаказанно огласить популярный в те времена лозунг прогрессивной интеллигенции «Долой самодержавие!»

«Где в народе Пушкинской трагедии, – патетически вопрошал в 1908 году Сильванский, – та патриархальная любовь к царям, та преданность самодержавию, которая считалась и считается многими характерною чертою русского народа, не только в древности, но и до настоящего времени? Ее нет и следа. <    > Подчеркивая разобщенность царя Бориса с народом, Пушкин хотел показать, что такая разобщенность народа и власти является характерной для нашей истории» [Павлов-Сильванский 1908: 308 – 309].

Та же мысль, только выраженная в более мягкой форме, прослежива-лась и в работах Б.М. Энгельгардта. «В движении народа, — писал он, — центр тяжести исторического содержания пьесы, им объединяются отрывочные драматические элементы, на нем сосредоточено внимание всех действующих лиц, его боятся и на него надеются, его решений ждут и перед ними трепещут. Среди шума и мелькания обыденной жизни, среди мелких интриг и происков, “міръ” (это русское слово гораздо лучше греческого “хор”) творит суд над несчастным цареубийцей, и что в нем все дело, это отлично понимают все герои произведения начиная с царя Бориса» [Энгельгардт 1916:52].

 «В повествовательной форме, — продолжает Энгельгардт, — описывается ход исторического действия драмы и точно указывается его виновник: историю в “Борисе Годунове” делает не единичная личность, а весь народ» [Энгельгардт 1916:54].

В советском литературоведении это положение утвердилось оконча-тельно и бесповоротно, став общим местом при обсуждении трагедии: «Народ – главный герой “Бориса Годунова”». При этом народу приписывалось некое вневременное (надвременное качество – быть хранителем правды, нравственности и творцом исторического процесса. Покушение на этот догмат стало немыслимо.

В начале 30-х годов данную тему стал развивать в духе марксистской социологии Д.Д. Благой: «Народу в трагедии Пушкина в самом деле придано весьма важное, в конечном счете даже решающее, значение», – писал он [Благой 1931:60]. «Народ, – продолжал автор, – является союзником “мятежного” боярства на протяжении всей трагедии. При этом народу, его мнению и воле, как мы уже указывали, придается в трагедии исключительное верховное значение» [Благой 1931:68].

Сходную картину обрисовал в 1935 году в своем комментарии к «Борису Годунову» Г.О. Винокур: «Народ изображен в трагедии Пушкина как мощная политическая сила, но сила вполне страдательная. Еще меньше общего между народом и царем. Все попытки царя завоевать народные симпатии щедротами и благотворением оказываются тщетными. Естественно, что между властью и стихией мятежа не может быть даже негативных точек соприкосновения» [Винокур 1999:310].

Последнее звучало поистине феерично. «Негативные точки соприкос-новения» должны присутствовать по определению, ибо мятежники и власть ведут борьбу друг с другом не на жизнь, а на смерть.

После войны свою лепту в народоведение от «Бориса Годунова» внес Г.А. Гуковский. «Пушкин хорошо знает, что именно “мнение народное” — сила истории» [Гуковский 1957:22].

Историю, продолжал автор, здесь открыто творит народ, хотя и именем Димитрия, но без его личного участия; государственный переворот происходит почти независимо от него. <   > Таким образом, в идейном борении личности и народа, а затем царя и народа в “Борисе Годунове” — побеждает народ. <   > Пушкин проводит через всю трагедию мысль о том, что народ — стихия “мятежа”. Народ — потенциальная сила революции. Он готов восстать всегда, по всякому поводу, — так сильно стремление народа свергнуть тиранию» [Гуковский 1957:25].

«Пушкин, — отмечал Гуковский, — показывает, что народу органически свойственна высокая моральная чистота, возвышенный взгляд на судьбу человека, на его нравственный облик. Этот взгляд, по условиям эпохи и по общему уровню ее представлений, приобретает религиозную окраску и символику, что вовсе не значит, будто сам Пушкин хотел пропагандировать в своей трагедии религиозные идеалы» [Гуковский 1957:30].

В 60-е годы тему народа в «Борисе Годунове» затронул С.М. Бонди: «Что главным героем пушкинской трагедии является не Борис Годунов с его преступлением и не Григорий Отрепьев с его удивительной судьбой, а народ, видно из всего содержания и построения трагедии. О народе, его мнении, его любви или ненависти, от которых зависит судьба государства, все время говорят действующие лица пьесы: Шуйский и Воротынский (в 1-й сцене — “Кремлевские палаты”), Борис в своем знаменитом монологе (в 7-1 сцене), Шуйский и боярин Афанасий Пушкин (в 9-й сцене – “Москва. Дом Шуйского”), Борис, Патриарх и Шуйский в Царской Думе (сцена 15), Пленник (в 18 сцене – “Севск”), Борис и Басманов (в 20-й сцене – “Москва. Царские палаты”) и, наконец, Гаврила Пушкин — человек, по замыслу Пушкина, вполне понимающий политическую и общественную ситуацию (21-я сцена. “Ставка”):

Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?

Не войском, нет, не польскою помогой,

А мнением, да, мнением народным...» [Бонди 1960:567].

Позднее Л.М. Лотман в своем комментарии к «Борису Годунову», ссыла-ясь на словарь М. Фасмера, сделает важное уточнение: мнение может быть и ложным. Из этого прямо вытекало, что заблуждаться может и народ [Лотман 1996:161].

В конце 60-х – начале 70-х годов прошлого века тему народа в «Борисе Годунове» затрагивали Б.П. Городецкий и Н.Ф. Филиппова. «Народ в “Борисе Годунове” Пушкина, – основная сила исторического процесса», – писал Городецкий [Городецкий 1969:11] В свое время он раскритиковал комментарий Винокура за его освещение темы народа, усмотрев в авторе приверженца и провозвестника некой «оранжевой революции», хотя такого понятия в то время еще и в заводе не было.

«Главные герои трагедии: бояре, Борис и народ, — вторила Городецкому Филиппова. <   > Преемником летописца в передаче потомкам правды станет народ — подлинный вершитель истории. Такой вывод напрашивается в трагедии на основе развития событий» [Филиппова 1972:114].

«Ведущую роль в развитии событий, — продолжала она, — стал играть народ — историческая концепция пушкинской драмы. В знаменитых словах Гаврилы Пушкина — ключ к пониманию силы, направляющей развитие событий. Все те, кто борется за власть — проявляется ли это в форме военного похода Самозванца или скрытой оппозиции бояр, — измеряют свои шансы на успех тем, пользуются они поддержкой народа или нет» [Филиппова 1972:55].

Довольно забавную интерпретацию темы и образа русского народа в «Борисе Годунове» и, как следствие, всей трагедии дал И.З. Серман.

Трагедия А.С. Пушкина, по Серману, – об иррациональности сознания русского человека с его вечной надеждой на чудо и отсутствия у него (и по сию пору!) способности трезво смотреть на себя и свое собственное положение. [Serman 1986; Сепман 2013:160].

В отличие от Сермана Е.А. Маймин не отступает от традиции и видит в изображаемом Пушкиным народе «все истоки исторического движения и народ одновременно ничто, от него, по сути, ничего не зависит в устройстве жизни. С точки зрения Пушкина, одним лишь “мнением народным” сильны властители, но он же показывает, что не сам народ, а другие за него распоряжаются и его мнением, и его силой. Это и есть самая глубокая и самая доподлинная трагедия истории [Маймин 1981: 88 – 89].

Сходную мысль выразил в это же время и Ю.М. Лотман. «Пушкин, – писал он, – одновременно показал глубокую противоречивость в позиции народа, сложно сочетающей силу и слабость. Судьбы всех политических сил определяются “мнением народным”. Однако политическое сознание народа не поднимается выше осуждения “царя-Ирода” и противопоставления ему “младенца убиенного”. На деле новый царь также оказывается убийцей. Народ в ужасе отшатывается от него. Круг замыкается» [Лотман 2003:106].

Эта «закольцованность» истории стала предметом нешуточного обсуждения.

Пушкин, писал Г. А. Лесскис, обнаружил «порочный круг русской истории, который и составлял единственную трагическую коллизию в истории Московии: самодержавие порождает Смуту, а Смута порождает самодержавие, и ничего другого быть не может» [Лесскис 1993:235].

В «Борисе Годунове», отмечает автор, Пушкин сделал для себя фундаментальное открытие, которое позднее (в 1830 г.) он изложит в публицистической форме в рецензии на книгу Н. Полевого о несходстве путей исторического развития России и Европы: «Смута оказалась национальным русским явлением, имеющим причины, но не несущим никаких новых исторических следствий, так что история оказывалась «замкнутой» и обречённой на повторяющиеся переходы Самодержавия в Смуту, а Смуты — в Самодержавие. Это открытие соответствовало реальному положению вещей: порочный круг действительно и составлял единственную трагедию всей русской истории не только московского, но и петербургского периода» [Лесскис 1993: 241, 242].

Ниже Лесскис выразился еще резче: «…обнаруживается порочный круг русской истории: революция европейского типа, заменяющая одни правовые нормы другими правовыми же, но более демократичными, в мире Годуновых и Шуйских, Пименов и Юродивых невозможна; здесь возможна лишь смута, замещающая Бориса Гришкой, а Гришку — другим царём, но характер власти при этом остаётся неизменным» [Лесскис 1993:238].

К аналогичному выводу пришёл и анализировавший пушкинского «Бориса Годунова» филолог Ф. Раскольников: «Закономерность, которую обнаружил Пушкин не только в русской истории, но и в жизни вообще, можно обозначить как «закон волны, или цикличности». Этому «закону», выражающемуся в смене дня и ночи, времён года, поколений и проч., подчиняется и ритм истории, и в нём осуществляется Судьба. Не христианское Провидение, как, вслед за Карамзиным, утверждают Энгельгардт и Непомнящий, а Судьба, Рок». [Раскольников 2002:67–68].

В итоге, как подчёркивает М. Альтшуллер, «получается дурная бесконечность: воцарение при одобрении народа — восстание — гибель царя — новое воцарение — одобрение народа — гибель… Из этой бесконечности нет и не может быть выхода» [Альтшуллер 1995–1996:295].

Непонятно, однако, как в таком случае Русь смогла выжить и восстать из пепла, оставаясь и по сию пору «живее всех живых».

Но вернемся к Лотману и его видению народа в трагедии Пушкина. «Поэт, — развивает свою мысль Лотман, — смело вводит в действие вос-ставший народ и дает ему голос — Мужика на амвоне. Народное восстание победило. Но Пушкин не заканчивает этим своей трагедии. <   > Покинутый народом, Борис, вопреки всем благим намерениям, неизбежно делается тираном». [Лотман 2003:198].

Оказывается, народ покинул царя. Любопытные прочтение «Годуно-ва»!

Об ужасных последствиях расплаты за прегрешения напомнил А.С. Позов: «По библейской традиции <   > грехи отцов переходят на неповинных детей, и дети призваны своей невинной кровью искупить грехи отцов...» [Позов 1998:115].

В задачу авторов настоящей статьи не входит комментарий к комментариям, а посему отметим лишь, что мир «Бориса Годунова», описанный или подразумеваемый отечественными литературоведами, является миром сугубо посюсторонним, земным, в котором происходит борьба вполне материальных интересов – мир «классовой борьбы», борьбы за блага «мира сего», борьбы за власть, мир мятежей и переворотов. По мысли Б.М. Энгельгардта, «Пушкин старается объяснить несчастье Борисова царствования, не апеллируя к небу» [Энгельгардт 1916:56].

Этому есть свое объяснение: дореволюционные авторы жили и работали в эпоху господства позитивизма, советские – в эпоху торжества диалектического и исторического материализма. Посему в силу своих убеждений или в силу внешних обстоятельств они строили концепцию мира «Бориса Годунова», не отличимую по сути от той, которой придерживался известный герой М. Булгакова: «Сам человек и правит!»

Мир «Бориса Годунова»

Комментируя «Бориса Годунова», отечественные литературоведы упорно не видели или не хотели видеть очевидного: присутствия в обрисо-ванном Пушкиным мире Бога. А это требует совершенно иной системы категорий, с помощью которых следует прочитывать «Бориса Годунова».

Лишь в недавнее время усилиями В.С. Непомнящего, [Непомнящий 2001], М.М. Дунаева, [Дунаев 2003], В.В. Василика [Василик:2018] и ряда других авторов была затронута, хотя и вскользь, религиозная тема в «Борисе Годунове».

Скажем так: в «Борисе Годунове» Пушкин явил себя в качестве православного художника, то есть человека, в основе внутреннего мира которого, включая художественный, мировоззренческий, идейный и проч., лежит матрица православных (евангельских) ценностей.

Доказательством православного взгляда Пушкина на русскую Смуту служат изображаемые им в трагедии чудеса. При этом, все они почерпнуты из исторических источников – житий святых, летописей и проч.

Пушкин настолько точно и верно следовал букве и духу русских документов, что это дало ряду критиков повод упрекать его в «иллюстративности», а саму трагедию рассматривать как род бытописательства.

Уже в самом начале «Бориса Годунова» Пимен наставляет Григория:

«Описывай, не мудрствуя лукаво,

Все то, чему свидетель в жизни будешь:

Войну и мир, управу государей,

Угодников святые чудеса,

Пророчества и знаменья небесны…» (выделено нами. – Авт.).

Чудо – неотъемлемая часть мира «Бориса Годунова», равно как и мира русской жизни XVII века. Но что есть чудо, и выражением чего оно является?

На этот вопрос дан исчерпывающий ответ в святоотеческой литературе. «Бог идеже хощет, побеждается естества чин: творит бо, елика хощет» («когда пожелает Бог, то нарушается порядок природы, ибо Он творит, что хочет», – поется в Великом каноне прп. Андрея Критского [Канон Андрея Критского 2012: 21].

«Чудеса суть действование Божие», – наставляет Иоанн Дамаскин [Iоаннъ Дамаскинъ прп. 1913: 272]. По этим определениям необычные дела, совершаемые диаволом или людьми, им обладаемыми не есть чудеса.

«Что такое чудеса? – поучает свт. Филарет Московский, современни-ком которого был Пушкин. – Дела, которые не могут быть сделаны ни си-лою, ни искусством человеческим, но токмо всемогущею силою Божиею. Например, воскресить мертвого» [Филарет Московский свт. 1866:15].

Таковых чудес изображено в «Борисе Годунове» несколько. Это – видение «мужа светла» блаженному царю Феодору Иоанновичу и светлая кончина государя, вещий сон Гришки Отрепьева и прозревшего старца, поведанный царю и боярам Патриархом, «трепетанье» мертвого Димитрия, рассказ Шуйского о нетлен¬ном лике убиенного царевича. Следовательно, анализируя тему народа в трагедии Пушкина, исследователь ни на секунду не должен забывать об этом.

Таким образом, чудеса, описанные Пушкиным в «Борисе Годунове», – это прямое указание на сосуществование и взаимодействие двух миров: духовного («тонкого») и земного, горнего и дольнего.

Народ

Для выяснения вопроса об образе народа в трагедии необходимо проанализировать отзывы о нем других персонажей, их правомерность и обоснованность. Пушкин предоставляет нам возможность соотнести оценки народа, дававшиеся его героями, с действиями самого народа.

В свое время А.А. Аникст высказал верную мысль о том, что «в “Борисе Годунове” нет никого, кто выступал бы глашатаем идей Пушкина. Каждый персонаж — живое лицо со своим характером и образом мыслей. Но это не означает, что автор полностью скрывает свои мысли. Они выражены не в той или иной тираде, а в логике событий и во всей системе образов» [Аникст 1972:50-51].

Оптика Пушкина такова, что предмет рассматривается одновременно с нескольких позиций, в ходе чего происходит наложение одного видения ситуации на другое. Этим достигается объективность взгляда на происходящее. Пушкин никогда не «болеет» за какую-то одну из противоборствующих сторон; он всегда над схваткой и стремится показать правду и неправду обеих сторон.

Поэтому приступая к анализу, вспомним для начала, что говорили о народе прочие герои пушкинской трагедии.

Борис Годунов:

«Живая власть для черни ненавистна,

Они любить умеют только мертвых.

<    >

Бог насылал на землю нашу глад,

Народ завыл, в мученьях погибая;

Я отворил им житницы, я злато

Рассыпал им, я им сыскал работы —

Они ж меня, беснуясь (выделено нами – Авт.), про-клинали!

Пожарный огнь их домы истребил,

Я выстроил им новые жилища.

Они ж меня пожаром упрекали!

Вот черни суд: ищи ж ее любви.

<    >

Кто ни умрет, я всех убийца тайный:

Я ускорил Феодора кончину,

Я отравил свою сестру царицу,

Монахиню смиренную... всё я!»

Шуйский:

«…бессмысленная чернь

Изменчива, мятежна, суеверна,

Легко пустой надежде предана,

Мгновенному внушению послушна,

Для истины глуха и равнодушна,

А баснями питается она.

Ей нравится бесстыдная отвага.

Так если сей неведомый бродяга

Литовскую границу перейдет,

К нему толпу безумцев привлечет

Димитрия воскреснувшее имя.

<    >

Народ и так колеблется безумно,

Я сам явлюсь на площади народной,

Уговорю, усовещу безумство (выделено нами – Авт.)…»

Войско Годунова о Самозванце: «И вор, а молодец».

Басманов: «Всегда народ к смятенью тайно склонен».

Как видим, наиболее полно охарактеризован народ как таковой «лукавым» Шуйским, отмечавшим свойство людей впадать в коллективное безумие, их необычайную внушаемость, суеверность, равнодушие к истине, склонность к самообольщению и т.д.

Особняком в ряду свойств народного характера стоит «тайная склон-ность к мятежу».

Теперь посмотрим, насколько справедливы эти отзывы. При ближай-шем сопоставлении этих суровых оценок с действиями и умонастроениями народа, о которых повествуется в трагедии, оказывается, что характеристики, даваемые циничным Шуйским, совершенно верны.

В справедливости этих оценок не сомневается и Годунов, столкнув-шийся с необъяснимой злобой («беснованием») народа, обвинявшего царя во всех мыслимых и немыслимых грехах и преступлениях.

Нас в данном случае должна заинтересовать нелепость и чудовищность ряда обвинений, брошенных народом Борису – например, отравление своей сестры-царицы и способствование ускорению кончины блаженного царя Феодора.

Но если эти обвинения исходят не от здравого ума, то, следовательно, они идут не от человеков, а внушаются некими злобными и незримыми силами.

Но когда человек и народ становятся особенно податливы к прелести, насылаемым врагом рода человеческого? Тогда, когда в человеке и народе оскудевает вера и нарушаются Христовы заповеди. И тогда по попущению Господнему сатана начинает играть человеком. Устами Варлаама Пушкин прямо говорит об этом в сцене «Корчма на литовской границе»: «Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало Богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души. <   > Ох плохо, знать пришли наши последние времена...»

Напомним, что «последние времена» – времена антихристовы.

Народ – понятие ведомое и равно как и отдельный человек может пребывать в различных состояниях. Таким он и предстает у Пушкина.

Народ индифферентен, пассивен в сценах «Красная площадь» и «Девичьем поле). Нехотя, словно отбывая наказание, буквально из-под палки молятся русские люди о даровании России … Годунова. Не о даровании богоугодного царя, а «персонально» Бориса.

Народ впадает в безумие и беснуется (монолог Бориса), он впадает в прелесть, обманываясь мечтой о царевиче и, как итог, становится … царе-убийцей. «Вязать Борисова щенка!» – кричит с амвона «агитатор», и народ, согласно пушкинской ремарке, несется толпою: «Вязать! Топить! Да здравствует Димитрий! Да гибнет род Бориса Годунова!»

Впрочем, это уже не народ. Это – толпа, качественно иное состояние людей. Осознание содеянного все же приходит, хотя с опозданием. Но что сделано, то сделано. Теперь народ такой же цареубийца, пусть и символический, как проклятый им Борис Годунов, как и реальные убийцы – бояре.

Для отечественного литературоведения – от Белинского до академика М.П. Алексеева, глухо намекнувшего, со ссылкой на того же Белинского, на «существование проблемы», тема народа-цареубийцы была, по ряду привходящих и относящихся совсем не к науке причин, замалчиваемой [Алексеев 1972: 209 – 215].

Но главные виновники преступления – бояре, ставшие в одночасье клятвопреступниками и цареубийцами. И при этом все они (ярчайший при-мер – Басманов) находят свои резоны для измены. Нет лукавства лишь в Пимене, Патриархе и Юродивом.

Поддавшись искушению и впав в состояние прелести, народ становится последовательно жертвой бесов.

Народ и Царь

Разгул бесовщины порождает в сознании русских людей «когнитивный диссонанс». Вспомним, как начинается сцена «Равнина близ Новгорода-Северского». «Воины (бегут в беспорядке) Беда, беда! Царевич! Ляхи! Вот они! вот они!»

Беда. Царевич. Ляхи.

Один событийный и смысловой ряд. Ключевое слово: «Беда!»

Все просто и неразрешимо одновременно: с одной стороны, присяга Годунову – законному царю, но цареубийце, с другой – «законнейший» Русский царевич, но идущий на Русь с иноземцами – извечными супостатами – злокозненными ляхами. Уже одно это вносит в сознание «когнитивный диссонанс». Русь и законный царь-святоубийца по одну сторону, «законнейший царь» в союзе с врагами Руси – по другую. И выбор между ними православный воин должен делать здесь и сейчас: не на завалинке, а сражаясь.

Страшно идти против Русского царевича – «грех велий», но он ведет с собой на Русь полки еретиков – «воинов антихристовых».

Страшно защищать царя-«святоубивца» – «велий грех», но долг требует защищать Русь от иноземцев. И не просто от иноземцев, а от еретиков, «антихристов»! Защищать веру православную. А защитником Руси и веры православной является царь-святоубийца!

Есть, от чего прийти в смятение. И какое бы решение принято ни было, оно ведет к катастрофе.

«Сбились мы. Что делать нам!

В поле бес нас водит, видно,

Да кружит по сторонам».

В сущности, пушкинский «когнитивный диссонанс» в сознании народа возникает из-за отказа в легитимности Самодержавию, как результата ухода от веры. Так человек, равно как и в целом народ, в котором ослабла вера и решимость жить по заповедям Христовым, становится идеальным объектом манипуляций. В этой сцене Пушкин ясно и четко показывает, что «точкой сборки» народного сознания как говорят нынешние социологии политологи) становится фигура православного царя, сомнение в благости и подлинности которого и рождает духовный и, как неизбежное следствие, социальный катаклизм. Словно из табакерки, выпрыгивает Самозванец – орудие сил преисподней и начинается долгая и разрушительная для всего народного бытия Смута.

Трагедия Пушкина – явленный в слове образ русской Смуты, в которой нет правых, но лишь виноватые, а посему бессмысленно выискивать в «Борисе Годунове» «движущие силы истории» и «вневременных носителей добродетели», учиняющих «общественные прогрессы».

Вчитываясь и вживаясь в Михайловском в документы XVIIвека – жи-тия святых, летописи, часто и накоротке общаясь со священнослужителями, Пушкин не мог не иметь хотя бы самого общего представления об учении о царской власти.

Как показывает автор «Бориса Годунова», основой ее является признание Божьей власти через царя – государя «милостию Божией». Собственно, в самом термине «самодержавие» заложено признание власти Самого, т.е. Господа, над государством. Оттого-то провоцирование сомнений в истинности самодержца и влечет за собой кровавую смуту. Недаром же сказано: «Не прикасайтеся помазанным моим» (Пс. 104:15).

Иначе говоря, общественная катастрофа, непременно разражающаяся в результате подрыва царской власти, показывает и доказывает, что православный самодержец есть ключевая фигура в «системе взаимодействия» горнего и дольнего миров.

И не просто православный самодержец, а православный самодержец по особому Промыслу Божию. Мировой истории и истории России, в частности, известны многие самодержцы, не являвшиеся такими ключевыми фигурами, а по смыслу Священного Писания бывшие скорее врагами Божиими.

Это о них сказано: «… и поведут вас к правителям и царям за Меня, для свидетельства перед ними и язычниками». [Мф. 10:18]. То же относится и к царям из Апокалипсиса, что «примут власть со зверем, как цари, на один час». [Откр. 17: 12].

Пушкин изображает мир русской истории и Смуты, равно как и всей человеческой истории, в виде взаимодействия зримого и незримого, горнего и дольнего миров, в основе которого лежит Провидение, сиречь, Божий Промысл.

Когда отвергается небесный порядок, страна погружается в Смуту. Мы не знаем, что именно происходит в мире горнем, тонком, зато видим результаты человеческого своеволия на земле. Это и показывает Пушкин в «Борисе Годунове».

Пушкин детально проанализи¬ровал для нас все внутренние мотивы, привед¬шие народ к мятежу и братоубийственной войне, и показал, что в критические моменты истории народ по сути оказывается перед одним и тем же выбором: жить по заповедям или прельститься мятежным словом.

1. Алексеев М.П. Ремарка Пушкина «Народ безмолвствует» // Алексеев М. П. Пушкин: Сравнительно-исторические исследования / АН СССР; Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом). – Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1972.
2. Альтшуллер М. Г. Пушкин, Булгарин, Николай I и сэр Вальтер Скотт. // Новые безделки: Сборник к 60-летию В. Э. Вацуро. — М.: Новое литературное обозрение, 1995–1996.
3. Аникст А. Теория драмы в России от Пушкина до Чехова. М.: Наука, 1972.
4. Благой Д. Социология творчества Пушкина. Этюды. Второе дополненное издание. М.: Кооперативное издательство «Мир», 1931.
5. Бонди С.М. Драматические произведения // Пушкин А.С. Собр. соч. в 10 томах. М.: ГИХЛ, 1960. Т. 4.
6. Василик В.В. Солнце русской поэзии и грозы истории: К 180-летию со дня гибели А.С. Пушкина. М.: Издательство Сретенского монастыря, 2018.
7. Винокур Г.О. Комментарий к «Борису Годунову» А.С. Пушкина. Труды. М.: Лабиринт. «Брандес», 1999.
8. Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. – М.: Гослитиздат, 1957.
9. Городецкий Б.П. Трагедия А. С. Пушкина «Борис Годунов». Комментарий. Л.: Просвещение. Ленинградское отд., 1969.
10. Дунаев М.М. Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература в XVII –XX вв. М.: Издательский совет Русской православной церкви, 2003.
11. Iоаннъ Дамаскинъ прп. Точное изложенiе Православныя вѣры. Полное собранiе творенiй Св. Iоанна Дамаскина. Томъ I. С.-Петербургъ. Изданiе Императорской С.-Петербургской Духовной Академiи, 1913.
12. Канон Андрея Критского в понедельник первой недели Великого Поста. Песнь четвертая. // Великий канон преподобного Андрея Критского с переводом на русский язык. М.: Ковчег, 2012.
13. Лесскис Г. А. Пушкинский путь в русской литературе. — М.: Художественная литература, 1993
14. Лотман Л.М. Историко-литературный комментарий // Пушкин А. С. Борис Годунов. – СПб.: Гуманитарное агентство «Академический Проект», 1996.
15. Лотман Ю.М. Пушкин: Очерк творчества // Лотман Ю. М. Пушкин: Биография писателя. Статьи и заметки, 1960—1990. Санкт-Петербург: «Искусство – СПБ», 2003.
16. Маймин Е.А. Пушкин. Жизнь и творчество. М.: Наука, 1981.
17. Непомнящий В.С. Пушкин. Избранные работы 1960-х – 1990-х гг. Т. I. Поэзия и судьба. М.: Жизнь и мысль, 2001.
18. Павлов-Сильванский Н.П. Народъ и Царь въ трагедiи Пушкина. // Библiотека великих писателей подъ редакцiей С.А. Венгерова. «Пушкинъ» Т. II Изданiе Брокгаузъ-Ефронъ: С.-Петербургъ, 1908.
19. Позов А.С. Метафизика Пушкина, 2-е издание. М.: Наследие, 1998.
20. Раскольников Ф. А. Статьи о русской литературе. — М.: Вагриус, 2002.
21. Серман И. Свободные размышления. Воспоминания. Статьи. М.: Новое литературное обозрение, 2013.
22. Филарет, свт. Московский. Пространный христiанский катехизисъ Пра-вославныя Кафолическiя Восточныя Церк¬ви. Изданiе шестьдесят шестое. Москва, въ Синодальной Типографiи 1866.
23. Филиппова Н.Ф. Народная драма А. С. Пушкина «Борис Годунов». М.: Книга, 1972.
24. Энгельгардт Б.М. Историзм Пушкина: К вопросу о характере пушкинского объективизма // Пушкинистъ: Историко-литературный сборникъ. / Подъ редакцiей профессора С.А. Венгерова. II Пг., 1916.
25. Serman I.Z. Paradoxes of the Popular Mind in Pushkin’s «Boris Godunov» // Slavic and East European Review. 1986. Vol. 64. № 1.

PlumX

Метрики публикации