Перформативные жанры. «Пылкий Цицианов»

В переписке с другом юности В.П.Зиновьевым Цицианов раскрывает свой внутренний мир и свои представление о сочинительстве. Они любопытны как свидетельства перехода от эстетики классицизма к сентиментализму. В письме от 3 октября 1885 г., из Санктпетербурга, он пишет: «Что же касается до твоих двух подарков, что ты мне прислал, обрадован я был более первым, т. е. Сочинением, 1) потому, что мысли святые и с моими всегда сходны, 2, что хорошо написано и ясно, и, 3, что ты писал что сердце тебе сказало, и по образу твоих мыслей последнее заключало; а кто так думает как тут написано, тот будет виновником другого подарка, то есть будет другой Муциус (римский герой Муций Сцевола — И.Б.-М.). Кто такое упование имеет на Бога, кто учреждает все дела свои, ожидая будущей жизни, в которой и угрызение и удовольствие по делам его встретит, тот, говорю я, может и должен иметь твердость Муциуса. Не думай, чтоб пристрастие мое к тебе вмешивалось в суждение о твоем сочинении; оно написано божественно, и если есть погрешности, так оне в слоге, т. е. Грамматикальныя... Повторяю еще, что я от сочинения твоего вне себя; только много периодов обернутых иностранным слогом и глаголы неопределенных времен не тут поставлены» [Письма Цицианова, 2108-2110]. В этом письме и образ совершенного героя — Муция Сцеволы — дань классицизму и культ дружества, внимание к чувствам, сердцу идущих от сентиментализма. «Вот чистое признание в моем к тебе пристрастии. Все то, что ты одобряешь, кажется мне совершенным, все то, что тебе нравится, мне кажется любезнейшим. Сколько бы я был счастлив, еслиб достоин был твоей дружбы. Хотя признаться должен, что твоя со мною связь приязни и много исправила меня в слабостях и (что сердечно скажу) в пороках. Перестаю говорить об этом, только для того, чтоб не оскорблять твою кротость. Похвалы друга не есть лесть, следовательно и не боюсь, чтоб ты принял их за оную» [Письма Цицианова, 2111], - писал он 30 сентября 1885 года.

Интересно и то, как происходит распространение идей необходимости самобытности русской культуры и русского языка. Замечательно в этом отношении письмо от 22-го июня 86 года. «... скажу, любезный друг, что я в великом неудовольствии на тебя. - За что же? - А за то, сударь, что Ваше превосходительство с тем намерением хотели вести со мной на русском языке переписку, чтобы привыкнуть к языку, или учтивее сказать не забыть (что и необходимо), как кажется, для человека, готовящегося с усердием посвятиться службе своего отечества, которое есть «Русское», и где по милости мудрой (без лести сказать можно) Государыни все науки вводятся, для всеобщего народного просвещения, на родном языке, и вместо того часу хуже пишешь, прости моей откровенности и в дружеских письмах ставишь столько местоимений, указательных «сей» и возносительных «оный», «оных», что портишь совсем письмо. Я же, хотя сам и не слишком великий мастер в них, однако знаю, что правилом приемлется в дружеских письмах то, чтобы писать точно так, как говоришь, чему я в прежних твоих письмах завидовал. А все это от чего происходит? Оттого, что ты спешишь и не даешь себе труда учреждать свои периоды, связывая их приятно, а потому и правильно. Не нужна к тому тонкость грамматики, которую так скоро нельзя выучить да по крайней мере, чтоб было написано так, как можно сказать изустно Иногда же нескладится выходит от переноса личных местоимений и прилагательных имен и прочего». Разобрав и устранив ошибки друга в порядке слов в предложении, Цицианов заключает «И так одно из другого выходит, плавно, гладко и приятно»[Письма Цицианов 2133-2134], - что является для него целью написания и образцом стиля.

Но если в прозе, в своих письмах Цицианов придерживается карамзинских идей «писать точно так, как говоришь», «плавно, гладко и приятно», то в поэзии ему ближе идеи классицизма. Самое известное из сочинений Цицианова сатирическая «Беседа трех русских солдат в царстве мертвых, которые служили в трех разных войнах противу турок, то есть, при генерал-фельдмаршале Минихе, при генерал-фельдмаршале Румянцеве-Задунайском и при генерал-фельдмаршале князе Потемкине-Таврическом, писанная в декабре месяце 1790 года в Яссах». В этой сатире использованы и говорящие фамилии — Семен Двужильный, и форма ложного панегирика, характерных для сатирической литературы XVIII века, сочетание сатиры и едкой иронии.

Его острые оценки и независимый нрав были хорошо известны при екатерининском дворе. Военный историк профессор Военной Академии и редактор „Русскаго Инвалида" генерал-лейтенант Петр Семенович Лебедев писал о нем: «Имя князя Цицианова, продолжателя действий князя Зубова по завоеванию Кавказа и покорению Закавказья, должно гореть яркою звездою в наших военных летописях. Екатерина II обратила на него внимание, еще в 1793 году, когда он был командиром С.-Петербургскаго гренадерскаго полка и назвала его «своим генералом», а решительными своими действиями противу польских конфедератов в 1794 году он до такой степени понравился Суворову, что тот, в одном из своих дневных приказов, предписывал войскам: «сражаться решительно, как храбрый генерал Цицианов» [Лебедев, 140].

Творчество П.Д.Цицианова находится в русле традиций конца XVIII века. Оно состоит не столько из литературы художественной, сколько представляет интерес литературой дельной (если использовать термин Белинского, примененный в 1835 году в рецензии на книгу Платона Зубова «Подвиги русских воинов в странах кавказских, с 1800 по 1834 год), т.е.документально-деловую, относя к ней жанр дружеского письма и жанр именных указов и повелений, «увещевательные» письма и «наставления», донесения, приказы и дипломатические послания, относящиеся к области перформативных жанров, а не только записки и воспоминания. Жанр приказов по армии «в роде римских», которые затем получали распространение, «читались в домах» как речи Демосфена и Цицерона. Они будут продолжены А.П.Ермоловым, Мих.Орловым. Ермолов будет придерживаться и в своей кавказской политике, и в литературе цициановских традиций и в литературном творчестве.

Знаменательно, что Цицианов в своих деловых сочинениях разделял стилистические представления своего времени. Рисуя героя или касаясь дел героических, нужно было использовать абстрактно-возвышенную лексику. Изображая тирана или труса — лексику сниженную и более образную. Цицианов так и мыслил и, соответственно, писал, как говорил и думал, что сообщало его дипломатической переписке особую окраску. В разработке серьезных тем он пользуется языком салона. В обращениям к врагам — сатирическими красками, фольклорными выражениями.

Павел Дмитриевич легко владел пером и мог найти рифмы для выражения любых тем. Вот как выглядит его сочинение «Безпристрастный живописец ошибок российских генералов, последовавших в течении разных кампаний, деланных против турок в Молдавии; сочинена, разделенное на кампании; с моими примечаниями.

Предворение.

Я критики писать охоты не имею,

Хоть живонисцем я себя здесь и нарек,

Да тени подбирать совсем я не умею;

А по пословице «учиться надо век».

А я учение свое в том поставляю,

Что, видя действия военны, разсуждаю:

К чему, на что, какой тому предмет?

Когда на стан придешь, то первая забота,

Чтоб осмотреть вокруг ручьи, леса, болота,

И слабыя места, где тот имеешь стан;

А после, мысленно, атаке делать план,

Где коннице идти, где действовать пехотой,

Иль гору укрепить, где земляной работой,

Которое крыло прикрыто-ли рекой,

Иль на горе стоит, где всход весьма крутой.

Все в мыслях сообразя, сужденьем занимаюсь,

И как вести войну, я оным научаюсь.

Вот правило мое, с техъ пор, как стал служить,

И точно для того, чтоб не напрасно жить,

Класть мнения свои я вздумал на бумагу,

И всякому, при том, готов я дать присягу,

Что я хулить дела чужия не хотел,

И в мыслях я того во веки не имел.

Писавши, почему от правил удалились,

Закрою имена тех, кои преступились,

И вместо их имян поставлю знак иной

Иному звездку дам, иному крест двойной; [Лебедев, 148]

Сочинение это отличается от служебной записки или донесения не только по использованию поэтического языка, но и потому, что «имена, кои преступились» - «закрыты», опущены. В этом видно ясное представление о назначении литературы. Так как функции литературы — сохранять события для истории, т.е.для вечности. Понятие историзма начинает формироваться в русской литературе именно в конце XVIII — начале XIX века.

Обращение военных к литературе (а это практически вся дворянская элита) не было чем-то из ряда вон выходящим. Сподвижник Цицианова, гражданский губернатор Грузии с 1802 года, генерал Сергей Алексеевич Тучков, участвовавший в 1796-98 гг. в Персидском походе и в 1804 в штурме Ганджи, также оставил после себя большое литературное наследие: свыше ста оригинальных стихотворений, вольные переводы пяти книг од Горация, «Истории Троянских войн» Дария Фригийского, трагедий Расина «Александр Великий», «Митридат», «Федра», «Афалия» или Гофолия», трагедий Вольтера «Арест», «Брут», трагедии Руссо «Открытие нового света»; «Военный инженерно-артиллерийский словарь»; мемуарные записки о России конца XVIII-начала XIX в. (быт, нравы, военные и политические события, придворная жизнь, выдающиеся люди эпохи). Часть 4 мемуаров озаглавлена «Записки, касающиеся до земель между Черным и Каспийскими морями находящихся, и в особености до Грузии»

Незаурядный поэт, С.Тучков (Тучков - 2-й) преуспел во многих поэтических жанрах. Его вдохновенному перу принадлежат торжественные, философские и нравоучительные оды, басни, думы, эпиграммы, пасторали, элегии, сказки, военные песни, любовная лирика, сатира, духовные стихи, баллады.

Также свободен в использовании различных жанров и П.Д.Цицианов. Его сатира «Беседа трех русских солдат в царстве мертвых» принадлежит к широко распространенному жанру разговоров в царстве мертвых, восходящих к Лукиану Самосатскому. Жанр это был известен также во французской литературе XVIII века, особенно популярны были сочинения просветителя Фонтенеля (Бержар Ле Бовье де Фонтенель), написавшего «Разговоры в царстве мертвых древнейших и новейших лиц». В русской литературе XVIII века была широко известна «Разговоры мертвых» М.Н.Муравьева, «Беседа Кортеца с Монтецумой и Александра Македонского с Геростратом», подписанная инициалами А.С. Ее даже приписывали А.В.Суворову [Петрушевский] (в действительности автором был Ал. Петрович Сумароков, 1787). Жанр этот позволял обращаться к сатире, сводить героику с бытовыми мелочами, выражать абстрактные мысли, выходящие за пределы описываемой ситуации, поскольку зачастую беседующие стояли на разных берегах Леты и живые переговаривались с мертвыми. Такая форма открывала простор для многих серьезных тем. В нашем случае стоит отметить связь ориентализма и «тиранства», характерная для авторов просвещения — Монтескье, Вольтера («Сударь, как можно быть турком» Вольтера). Беседа Кортеца с Монтецумой начинается со слов:

«Монтецума: Наконец и ты являешься здесь, посол Восточный, тиран моего отечества! Где твоя гордость? Где твое златожаждущее войско?

А кончается такими словами Кортеца:

Гордость же твоя и тиранство твое над подданными твоими послужили мне главною помощь в завоевании царства мексиканского и в покорении оного гишпанской державе» [Сумароков]». Уверенность литературы классицизма в положительности завоевания малого царства — империей — непоколебима на протяжении XVIII века. Также как нарочитость самих разговоров. Ни авторов, ни читателей не смущает то, что персонажи зачастую говорят одинаковым языком, что древность сочетается с современными аллюзиями. Это все черты, принадлежащие литературе XVIII века.

Уже именно это смешение старого и нового, условного и реального вскоре будет вызывать неприятие Пушкина, считавшего в конце 20-х годов, что в «Моих пенатах» (1812) Батюшкова «Главный порок в сем прелестном послании, - есть слишком явное смешение древних обычаев мифологических с обычаями жителя подмосковной деревни. Музы — существа идеальные. Христианское воображение наше к ним привыкло, но норы и кельи, где лары расставлены, переносят нас в греческую хижину, где с неудовольствием находим стол с изорванным сукном и перед камином суворовского солдата с двуструной балалайкой. - Это все друг другу слишком противоречит» [Пушкин, 1158].

Во времена написания в 1890 году Цициановым «Разговоров» характер условности в классицизме был иным, чем в начале XIX века, популярная форма служила способом выразить абстрактные мысли, которые соседствовали с бытовыми подробностями. Д.Фонвизин в «Послании слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке» в частности, задавался вопросом «на что сей создан свет?// И как мне в оном жить, подай ты мне совет.// Любезный дядька мой, наставник и учитель,// И денег, и белья, и дел моих рачитель». В такой же парадигме иносказательного, сочетания высокого и низкого, Цицианов предлагал читателям сравнить трех военноначальников, под чьм началом служили три русских солдата и нелицеприятно высказать то, что они думали о начальстве. Считая неизменной ценностью жизнь, отданную Отечеству, солдат Сергей Двужильный, убитый при штурме Измаила, критикует Потемкина, котрого Цицианов не любил за недоступность и высокомерие.

Среди литературного наследия чрезвычайно интересны также деловые реляции и приказы Цицианова. Они существенно различаются по характеру адресата. Донесения о событиях в Петербург лаконичны (в подражании донесениям Юлия Цезаря). Тогда как обращения к врагам и подданным эмоциональны, содержат метафоры и энергичные выражения и оценки, постоянные эпитеты (Россия - «высокомощная», «Богом вознесенная империя»). В переписке с противником используется сниженная лексика. И энергичность стиля — следствие решительных поступков Цицианова. Это явственно видно в следующих письмах.

Эриванский хан, узнав о приготовлениях к экспедиции — взятии Эривани - старался своими письмами обмануть Цицианова, выказывая преданность России. "Сим объявляется Магомет-хану, — отвечал на них Цицианов, — что на глупые и дерзкие письма, каково было ханское, с прописанием повеления словами льва, а делами теленка, Баба-хана, сердаря, Россияне привыкли отвечать штыками, а потому, чтобы оный хан ожидал сего рода ответа в свое время". Образное выражение должно было усилить экспрессию и обеспечить желаемый результат, показываю широту литературной палитры выразительных средств князя.

Пользовался он такими средствами в переписке отнюдь не всегда. Порой он в переписке скуп и сдержан. Интерес представляют и эпизоды взятии Гянджи. "Что касается меня, — писал Цицианов по этому поводу, — то я не пришел еще в себя от трудов, ужасной картины кровопролитного боя, радости и славы. Счастливый штурм этот есть доказательство морального превосходства русских над персиянами и того духа уверенности в победе, который питать и воспламенять в солдатах считаю первой моей целью". Событие это развертывалось чрезвычайно драматично. Вот как о нем пишет военный историк Кавказа В.Потто, приводя свидетельства переписки Цицианова:

"Первая и главная причина моего прихода сюда, — писал Цицианов Джават-хану, — та, что Ганжа со времени царицы Тамары принадлежала Грузии и слабостью царей грузинских отторгнута от оной. Всероссийская империя, приняв Грузию в свое высокомощное покровительство и подданство, не может взирать с равнодушием на расторжение Грузии; и недостойно бы было с силой и достоинством высокомощной и Богом вознесенной Российской империи оставить Ганжу, яко достояние и часть Грузии, в руках чужих. Пришед с войсками брать город, я, по обычаю европейскому и по вере, мной исповедуемой, должен, не приступая к пролитию крови человеческой, предложить вам сдачу города. Буде завтра в полдень не получу ответа, то брань возгорится, понесу под Ганжу огонь и меч, и вы узнаете, умею ли я держать свое слово" [Потто, 128].

Джават-хан, тот самый, который вместе с агой Мохаммедом грабил Тифлис (в 1795 г. - И.Б.-М.), самоуверенно ответил, что намерен дать отпор и что "ежели русские пушки длиной в аршин, то его пушки — в четыре аршина". "Где это видано, — писал Джават-хан, — чтобы вы были храбрее персиян. Видно, несчастный рок доставил вас сюда из Петербурга, и вы испытаете его удар".

После такого ответа русские войска двинулись вперед и, овладев садами, городским предместьем и караван-сараем, отделявшимся от крепостной стены лишь одной эспланадой, открыли орудийный огонь.

До тех пор русское правительство как бы старалось снискать к себе расположение их подарками и жалованием. Цицианов отменил и то, и другое, и сам потребовал от ханов дани. "Страх и корысть — суть две пружины, которыми руководятся здесь все дела и приключения, — писал он императору Александру I. — У здешних народов единственная политика - сила, а лучшая добродетель владельца — храбрость и деньги, которые нужны ему для найма лезгин. Поэтому я принимаю правила, противные прежде бывшей системе, и вместо того, чтобы жалованием и подарками, определенными для умягчения горских нравов, платить им некоторого рода дань, я сам потребовал от них оной".

«Свято держа обещания, Цицианов никогда но расточал своих угроз понапрасну. Он знал, что каждый владелец, в сущности, готов был повторить ответ, данный одним из них русскому главнокомандующему: "Приди и покажи свою силу", — и потому старался прежде всего разъяснить им в своих прокламациях все необъятное величие России и ничтожность их перед ней. Повелительный и резкий тон, с которым он к ним обращался, шел как нельзя лучше к тогдашним обстоятельствам и производил на азиатов сильное впечатление. Слог его писем был оригинален, силен и резок, как дамасская сталь» [Потто, 136]