Психология выживших в катастрофе (организационно-методические вопросы деятельности психологических служб)

Статья представляет собой доклад, сделанный автором на состоявшейся 17 сентября 2009г. в Москве конференции «Состояние и перспективы развития экстремальной психологии», посвященной 10-летию Центра экстренной психологической помощи МЧС РФ. Основное внимание в работе уделяется практическим вопросам деятельности психологических служб на примере аварии на Саяно-Шушенской ГЭС.

Проблема выживших в условиях катастроф до последнего времени рассматривалась преимущественно как сугубо психологическая или гуманитарная: изучались вопросы социально-психологической поддержки этих категорий населения, их реабилитации и реадаптации. Имеющая не так много исторических аналогов катастрофа на Саяно-Шушенской ГЭС настоятельно требует пересмотра существующих традиционных подходов.

И прежде всего это обусловлено чрезвычайно значимой спецификой ситуации. Во-первых, в отличие от авиационных, железнодорожных или иных катастроф, весь персонал ГЭС является не разрозненной группой людей, а составляет неотъемлемую часть погибших, с которыми эти люди были связаны многолетними профессиональными, дружескими и родственными узами. Вторая особенность связана со сложностью такого технического объекта, как ГЭС, квалификацией сотрудников и рядом дополнительных экономических составляющих.

Эти факторы не дают возможности одномоментно заменить всех выживших с целью их реабилитации, в результате чего данные сотрудники продолжают функционировать в качестве операторов различного уровня, включая высшее звено, несмотря на развивающиеся психические травмы, сопровождающиеся самыми патогенными для выживших и избежавших опасности чувствами вины и стыда.

При этом к типичным проявлениям посттравматического расстройства добавляется ощущение, что эта «вторая», доставшаяся по некоему счастливому жребию, жизнь, не так уж ценна, что проявляется в пренебрежении к состоянию психического и физического здоровья, в склонности к депрессиям, алкоголизации и экстремальному поведению и т.д. А любые негативные высказывания в адрес погибших (включая признание, что именно их ошибки стали причиной трагедии) могут провоцировать ярко выраженные эксплозивные реакции, проявляющиеся в индивидуальном или групповом варианте.

Известно, что реакция на психическую травму имеет очень широкий диапазон отреагирования: от немедленного развития яркой психопатологии до ее стертых и вялотекущих форм, включая варианты отставленного эффекта — «вдруг» проявляющегося через многие годы и даже десятилетия в форме тяжелых психических расстройств.

Один из классиков современной психиатрии Эмиль Крепелин еще в 1900 году описал реакцию на психическую травму у человека, не имеющего повреждений, и являющегося всего лишь свидетелем, а не участником тех или иных трагических событий. «За последние десятилетия выяснилось, что не только после тяжелых, но и после совсем незначительных несчастных случаев, иногда даже без того, чтобы имело место поражение, могут остаться постоянные, даже с течением времени усиливающиеся расстройства, которые, в общем, представляют из себя смесь подавленности, плаксивости и слабоволия с неприятными ощущениями, болями и расстройством движений. Головные боли, чувство головокружения, слабость, дрожание, напряженность мышц, неуверенность движений, расстройства походки, необычные неприятные ощущения и боли всякого рода мешают ему <больному> постоянно… Настроение подавленное, плаксивое или угрюмое, раздраженное. К сильному напряжению воли больные не способны, очень быстро устают при всяком задании, и малодушно прекращают свои попытки после безуспешных усилий» [Крепелин, 1923].

Вряд ли уместно повторять известные положения о периодах «собственной работы горя», также как и описывать клинику и стадии развития посттравматического психического расстройства. Они хорошо известны специалистам.

Но, возвращаясь к недавним событиям, представляется целесообразным напомнить, что речь идет не о нескольких счастливцах, выживших в условиях катастрофы, а обо всем персонале ГЭС. Относится ли сказанное к каждому из них? Безусловно, нет. Мы знаем, что вероятность развития ПТСР у перенесших психическую травму, по данным различных авторов, составляет от 10% до 50%. При этом у 40% от последней группы обычно наблюдается прогредиентное (то есть — «инкурабельное», не поддающееся лечению) течение ПТСР. Еще от 10% до 20% посттравматических пациентов составляют лица с отсроченным началом и интермитирующим течением, при котором периоды относительного улучшения последовательно сменяются периодами обострений. Добавим к этому, что кроме мучительных для личности симптомов (пролонгированного душевного страдания), ПТСР сопровождается существенным снижением уровня интеллектуальных и сенсомоторных функций, объема и качества внимания и памяти (по всем упомянутым показателям — на 40-60%).

Все это приводит к резкому падению эффективности любой деятельности, росту ошибочных реакций и аварийности (в среднем — в 2-3 раза), что позволяет говорить о потенциальной угрозе, представляемой не только выжившими в катастрофе, но и теми сотрудниками руководящего состава и специалистами обеспечения ГЭС, которые в этот день были вне объекта и даже вне данного региона. Безусловно, это предполагает необходимость усиленного внимания к состоянию психологической сферы и систематического контроля за уровнем профессиональной пригодности всех участников подобных событий.

Применительно к рассматриваемой ситуации, нет сомнений, что собственные психологические службы всех ГЭС и АЭС озадачены и озабочены этой проблемой. Однако сами сотрудники этих психологических служб также принадлежат к категории лиц, перенесших тяжелейшую психическую травму, и связаны с теми, кого они по долгу службы должны обследовать, наблюдать и выявлять непригодных, самыми тесными корпоративными (в прямом смысле — кровными) узами.

Целесообразно также подчеркнуть особую роль руководителей высшего звена, которым подчинены психологические службы, и чрезвычайно важную специфику их работы: именно они несут самый значительный груз ответственности, в том числе — окрашенный чувством вины за то, что не смогли предвидеть или предотвратить; от них гораздо более, чем от всех остальных, зависит эффективность и слаженность работ по ликвидации аварии; они, также как и все остальные — относятся к категории лиц, перенесших психическую травму с высокой вероятностью развития посттравматической психопатологии; они же традиционно оставались и остаются вне какого-либо психологического контроля и сопровождения.

Подводя итог, можно сделать достаточно прозрачный вывод о необходимости создания для всех подобных технических и энергетических систем повышенной опасности внешней психологической службы с единым руководством и прямым подчинением головному центру, никак не связному с теми структурами, где действуют подразделения этой психологической службы. За последние десятилетия в стране сформировались десятки новых психологических служб: МЧС РФ, МО РФ, МВД РФ, ГУИН, Федеральной таможенной службы, множество разрозненных служб ГЭС и АЭС и т.д.

Количество действующих в стране психологов на сегодняшний день сравнимо с общим объемом персонала в системе здравоохранения. Но по-прежнему нет их единого центра, нет единого методического руководства, нет стандартов подготовки и переподготовки специалистов, нет единого инструментария и каких-либо унифицированных критериев оценки состояния и профессиональной пригодности тех людей, безопасность деятельности которых (для себя и для других, иногда — десятков тысяч других) эти психологи призваны обеспечивать.  

По мнению автора, единственной, наиболее авторитетной и способной к принятию ответственности за решение этой проблемы, является психологическая служба МЧС РФ.

1. Крепелин Э. Введение в психиатрическую клинику / пер. с нем. М.: Народный комиссариат здравоохранения, 1923. 458 с.
2. Решетников М.М. Психическая травма. СПб.: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 2006. 322 с.