Хронотоп человека без определенного места жительства

Эти заметки — реплика на статью Ю.С. Витко и А.А. Лебедевой «Практики работы с бездомными: перспектива возвращения “невидимой” личности», недавно опубликованную в журнале «Социальная психология и общество» [1]. Я оцениваю эту статью как важную не только потому, что она посвящена чрезвычайно острой социальной проблеме современного общества, но и потому, что она затрагивает ряд существенных, с моей точки зрения, психологических аспектов происходящей трансформации личности бездомного человека, равно как и перспектив позитивной реконструкции такой личности.

Одним из ключевых объяснительных понятий для авторов статьи является понятие хронотопа, точнее сказать, индивидуального (или персонального) хронотопа (а не хронотопа, скажем, культуры, возраста, художественного произведения и т.д.), что, правда, авторы специально не акцентируют.

Анализируя имеющиеся исследования проблем людей без определенного места жительства, Ю.С. Витко и А.А. Лебедева справедливо выделяют замеченную многими специалистами укороченность временной перспективы будущего, которая характерна для бездомных. Об отсутствии или значительном сокращении протяженности временной перспективы будущего говорят многие исследования, посвященные тем группам людей, в психическом и/или психологическом здоровье которых есть основания для сомнения (подростки с делинквентным поведением, люди, имеющие явные признаки депривационного синдрома и др. [4]). Чувство «укороченной временной перспективы» (УЖП) было в свое время включено в перечень диагностических симптомов посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) в американском диагностическом стандарте Diagnostical and Statistical Manual of Mental Disorders (DSM-III-R) [7].

В меньшей мере исследователи обращают внимание на пространственную сторону хронотопа. Ю.С. Витко и А.А. Лебедева акцентируют в данном случае изменение отношения к дому, с чем, конечно, нельзя не согласиться. Но проблема сужения, обеднения пространственной составляющей хронотопа людей без определенного места жительства может и должна рассматриваться в более широком контексте. Мы в нашей работе, изучая становление индивидуального хронотопа в рамках концепции развития личности Л.И. Божович [5], в центре которой находится развитие мотивационно-потребностной сферы личности, и рассматривая вслед за Ж. Нюттеном [8] временную перспективу будущего как «пространство мотивации», в качестве пространственной стороны индивидуального хронотопа рассматривали содержательную сторону мотивов. В отличие от темпоральной (временной) стороны мотива, которая ментально «отвечает» на вопрос, когда ожидается (планируется, предполагается) его удовлетворение, содержательная, по сути дела, свидетельствует о том, с какими мотивационными объектами (по Ж. Нюттену) данный субъект связан в своей жизнедеятельности, какие предметы потребностей (по А.Н. Леонтьеву) для него важны в принципе, независимо от возможного времени их удовлетворения (или неудовлетворения).

Так понятая содержательная сторона хронотопа является не менее важным показателем психического и психологического здоровья. В свое время Г. Олпорт, обобщая «на свой лад» мнения влиятельных персонологов относительно ключевых параметров зрелости личности, первым таким параметром назвал «расширение чувства Я». «Для зрелого человека, — пишет Г. Олпорт, — жизнь — это нечто гораздо большее, чем пища, питье, безопасность, спаривание. Жизнь больше всего того, что можно отнести к “редукции влечения”. Если у человека не развиваются сильные интересы “вне его” (но все еще являющиеся частью его), его жизнь ближе к животному, чем к человеческому уровню существования… Повернем вопрос иначе. Критерий зрелости, который мы сейчас исследуем, требует аутентичного участия человека в некоторых значимых сферах человеческих дел. Быть участником — не то же самое, что быть просто активным» [2, с. 336]. И чуть ниже: «Но если у нас не развились автономные интересы в каких-то из этих областей (Олпорт имеет в виду такие сферы человеческих интересов, как экономическая, образовательная, развлекательная, политическая, домашняя, религиозная. — Н.Т.), мы не можем, вероятно, квалифицировать нашу личность как зрелую» [2, c. 337].

Из сказанного как будто бы однозначно следует вывод о том, что, работая с бездомными людьми, разорвавшими практически все свои связи с внешним миром, выходящие за рамки связей, необходимых для удовлетворения примитивных витальных потребностей, ничего не планирующими и не ожидающими от будущей жизни, надо всеми способами стараться содействовать расширению их хронотопа — как временной, так и пространственной его составляющих. Однако специалистам, работающим с такими людьми, хорошо известно, что последние всячески сопротивляются такому расширению и обогащению хронотопа. Например, мало кто из них задерживается в предоставленном жилье, уходя опять и опять на улицу, они с полным безразличием относятся к предоставленной им одежде и другим полезным для жизни предметам, не стремятся налаживать оборванные социальные связи, не хотят обсуждать жизненные планы и т.д. Почему? В этом важно разобраться.

Я вижу две основные причины.

Во-первых, это нежелание усложнять свою жизнь. Обычному человеку жизнь бездомного человека видится бесконечно сложной, тяжелой, даже невыносимой, но в психологическом плане такая жизнь, жизнь по принципу наименьшего действия, как раз легка. Приведу в этой связи любимую цитату из работы А.А. Ухтомского — ученого, подарившего нам сам термин «хронотоп»: «Высшие этажи (нервной системы. — Н.Т.), — пишет А.А. Ухтомский в работе 1927 года «Доминанта как фактор поведения», — эти наиболее дальнозоркие и наиболее ориентирующие нас в хронотопе органы, предвидят предстоящую реальность задолго, у больших людей они могут предвидеть в истории за сотни лет, ибо хронотоп гения чрезвычайно обширен, и именно гениальные деятели в своем индивидуальном поведении для себя чаще всего идут по пути наибольшего сопротивления, для того, впрочем, чтобы достичь намеченного предмета наилучшим способом и открыть другим это достижение с наименьшей затратой сил. Нервная система отнюдь не начинает с наименьшего действия как заданного даром, она приходит к нему как к достижению в конце. Наименьшее действие, когда оно задано с самого начала, приводит только к редукции и упадку; а когда оно достигается в конце, то только для того, чтобы началась новая текущая деятельность, новая задача, новая борьба с сопротивлениями. Все дело в том, насколько мощна та доминанта, которая владеет поведением, насколько она преобладает над отрицательной тенденцией к покою, к самоудовлетворению, к подушке» [6, с. 81—82].

Тенденцию бездомного человека к покою, «к подушке», пусть и самой некомфортной с обычной точки зрения, преодолеть крайне сложно, потому что этому сопротивляются сами законы функционирования центральной нервной системы.

Во-вторых, жизнь в усеченном хронотопе дает обладателю такого хронотопа своеобразное и при этом сильное ощущение свободы. А оценивает ли кто-нибудь, как Г. Олпорт и иже с ним, твою личность как недостаточно зрелую, — какая разница? Человек, живущий «здесь и сейчас» (не этому ли учат многие современные психотерапевтические практики и не только?), не связанный с другими людьми и социальными институтами никакими обязательствами, обещаниями, обывательски не привязанный к месту, к вещам, оказывается обладателем вполне определенной системы ценностей, где верхнюю строчку занимает личная свобода. Да, скажем мы, это «свобода от», а не «свобода для», но этот аргумент для такого человека вряд ли прозвучит убедительно.

Такую систему отношений к действительности, пользуясь термином приверженцев концепции В.Н. Мясищева, можно назвать «патологически адаптабельной». Она не только по-своему комфортна для человека, но и обладает определенной экзистенциальной привлекательностью, вне зависимости от того, насколько человек это осознает. Расстаться с ней трудно.

Вот почему, представляется мне, в благородном стремлении расширить, насытить содержанием хронотоп человека без определенного места жительства не следует забывать о более, возможно, глубоких основаниях его жизненной позиции и принципах жизнедеятельности, включая и упомянутые А.А. Ухтомским законы функционирования центральной нервной системы.

Никакого иного способа реализации такого тезиса, иного способа возвращения «невидимой» личности, кроме создания, воссоздания, расширения социальных связей бездомного человека, я не вижу. Потому что такой способ — это обращение к сущности человека, каковая, по К. Марксу, — «совокупность всех общественных отношений». К. Маркса сегодня не слишком модно цитировать, но и спорить с ним в этом вопросе никто не берется.

Авторы статьи, о которой идет речь в этих заметках, несомненно, понимают важность трансформации и расширения совокупности социальных отношений человека, лишившегося крова. Этому даже отводится один из шести принципов работы с бездомными людьми, которые ими формулируются в итоге проведенного исследования — «принцип поддержки и организации социальных отношений». В частности, в нем речь идет о необходимости налаживания таких связей, как бездомный-бездомный, бездомный-волонтер, бездомный как источник социальной поддержки, что, конечно же, совершенно правильно. Но, замечу я, для авторов статьи этот принцип — далеко не самый первый, и читается он как далеко не самый важный. Вместе с тем, с моей точки зрения, реализация всех других сформулированных авторами принципов — принцип удержания активности на стороне субъекта, принцип усилия со стороны субъекта, принцип поддержания надситуативной активности, принцип опоры на личность, ее потенциал и возможности — если угодно, операционализация этих принципов возможны только с опорой на развитие системы общественных отношений бездомного человека. В каком-то смысле можно сказать, что, только запечатлевшись в другом человеке (вспомним идею метаиндивидной репрезентации личности А.В. Петровского и В.А. Петровского — см., например, [3]), личность такого человека может стать видимой.

Иными словами, именно социально-психологические аспекты работы с людьми без определенного места жительства представляются мне первостепенными, системообразующими. И я, будучи главным редактором журнала «Социальная психология и общество», могу только приветствовать публикацию в нем статьи, заставляющей в очередной раз вспомнить, что человек, как сказал еще Аристотель, по природе своей есть общественное животное.